Дом с голубыми ставнями
Совсем недавно супруги Чегошевы отметили 60-летие совместной жизни
Дом с голубыми ставнями в поселке Чертинском был полон гостей — приехали дети с семьями, внуки, правнуки. В горнице стоит еще не распечатанная электропечь — внуки подарили, хотя своя поменьше у них и так есть.
Здесь в 1916-м венчались родители
Иван Трофимович и Зинаида Прокопьевна считают себя людьми счастливыми. Ведь главное — это любовь и внимание близких. Дочь Таня, хотя и живет давно в Москве, а звонит каждый день. И не потому, что за пожилыми родителями присмотреть некому, — их сын Сергей живет на соседней улице и помогает во всем, в чем надо. Так в семье принято — быть внимательными и заботливыми по отношению к старшим.
Да что звонки из Москвы! Внучка Карина из Женевы, что в Швейцарии, 2-3 раза в неделю звонит, справляется о здоровье и о своей жизни рассказывает. А еще звонят, приезжают внучки из Кемерова, Нового Городка. Да, разлетелись потомки рода Чегошевых по всей земле, хотя сами хозяева дома — коренные беловчане.
Родители Ивана — Трофим Антонович и Федосья Ефремовна, оба 1898 года рождения, жили в деревне Каралда, и еще в 1916 году там же в церкви были венчаны. Кстати, этот дом с голубыми ставнями Трофим Антонович строил вместе с моим нынешним собеседником — сыном Иваном. Хороший дом поставили — на настоящем фундаменте, кирпичный, под шифером. В нем потом и доживали свой век Трофим (1970) и Федосья (1983) под приглядом сына и его супруги.
Теперь и они уже в серьезном возрасте. Ивану 7 октября минувшего года 85 исполнилось, а Зинаиде 8 февраля нынешнего столько же будет. Возраст есть возраст, болезни, понятно, одолевают, но пока сами с домом управляются, а если что тяжелое, то сын Сергей помогает. Дочь Таня говорит: «Дорогие вы мои, как только станет трудно, вы мне сразу скажите, я вас к себе в Москву заберу». И они знают — так и будет, если что. В 2000 году приключилась у Ивана Трофимовича язва желудка, так Татьяна с мужем настояли, чтобы к ним ехал. Договорились, все вопросы решили, и ему в Москве операцию сделали.
— Вот, живой, спасибо детям и врачам, — заключает Иван Трофимович и раздумчиво вздыхает. — А если правда ехать придется, как там, в Москве-то, жить? Здесь все знакомое, родное. От лесочка, что напротив, через лог, до соседей, к которым и сам запросто зайдешь, и они к тебе в любой момент с радостью. Есть с кем поговорить, что вспомнить.
Русская печь
Дом в Каралде у старших Чегошевых был с большой русской печью, делившей внутреннее пространство на две части. Где вход в дом и печь передом — там кухня-столовая, а позади печи — горница. Когда холодно, дети спали на печи. Но обязательно еще и «барабанка» была — металлическая круглая печка, без нее тепла не хватало. Кроме печи из спальных мест была одна кровать и полати — голубец. Наверное, так назывались потому, что были высоко, как для голубей, на уровне со спальными местами на печке.
— Бывало, я и падал оттуда, — вспоминает Иван Трофимович.
— Я курить начал, уже когда парнем был и в клубе шахты «Чертинская» киномехаником работал. Сейчас уже 20 лет, как бросил. Но с табаком еще в детстве дело имел. Во время войны меня с братом мать заставляла рубить табак. Выращивали его в огороде, потом убирали, сушили под крышей, и затем рубили в крошку, а мамка продавала. Как-то жить надо было. Обуток не было, как и одежды. Печку топить не будешь — замерзнешь. А тогда угля тоже не было, топили только дровами. Морозы стояли жуткие. Там, где тепло, — центр жизни для всех.
Корова отелилась — теленка домой. За ножку стола на кухне привязывали, так он и «пасся».
Проблемы были со всем самым необходимым: со спичками, солью. Мать, помню, если соли нет, то в суп рассол из капусты добавляла. А спички — вообще роскошь. В русской печи, справа у устья, ямка была, называлась загнетка. Когда печь протапливалась, туда горящие угольки складывали, присыпали золой, и огонек хранился. Пришло время снова печку разжечь или лампу керосиновую засветить, берешь тот уголек, раздуваешь — и огонь оживает. Если кто из хозяев дома давно не был, огонь загас, то к соседям за угольком бегали. У мужиков кресало, трут были, так они все на войну поуходили.
— В доме не только теленок бывал. Поросенка свинья покусала, его тоже домой, — продолжает Иван Трофимович. — На полу поближе к «барабанке» лежал войлок, потник мы его звали, потому что его использовали в лошадиной упряжи. Так на нем все и спали, включая раненого поросенка и кошку. Кто из людей первый проснется — обязательно дрова в печку подложит, иначе замерзнем. Вот так и жили, — заключает мой собеседник.
Зинаида
Детство супругов было похожим. Если Ваня жил с родителями в Каралде, то Зина Шорохова — в Коновалове. Трофима Чегошева призвали на войну в 1942-м, а Прокопа Шорохова — в 1943-м. До того времени он дома задержался по какому-то недосмотру, наверное. А тут как-то встретил его знакомый из военкомата. «Шорохов, ты еще не на фронте?» — «Пока нет». — «Ну ладно, жди повестку». И буквально через день он еще с двумя деревенскими мужиками трясся на подводе по дороге в Белово, в военкомат. А потом фронт, бои, окружение, плен. Дома получили извещение: «Пропал без вести». Так о нем ничего до 1946 года и не знали. Но вернулся солдат домой живым, пройдя все полагающиеся после плена проверки. К предателям не причислили, лагерного срока не дали.
Трофим Чегошев вернулся с войны в 1945-м. Тоже жив, хотя на войне как на войне — всякое бывало. А ведь еще в 1916 году мама его супруги говорила дочери: «Фенюшка, не выходила бы ты сейчас замуж. Не ровен час, что случись — война все ж идет». (28 июля 1914 — 11 ноября 1918 — годы Первой мировой войны — прим. автора). Но судьба хранила Трофима — на первую войну не взяли, а на второй, повезло, уцелел.
— Помню, мы переехали со Степного на Подсобное Хозяйство. А школа ближайшая только в Степном. Вот я и зимой, и весной, и осенью в распутицу пешком за 4 километра каждый день ходила. Одежды, обуви не хватало, до самого снега в школу босиком ходили. Идешь, лога, а там волки воют. Страшно, я бегом и реву. А куда денешься? Надо было учиться, — вспоминает Зинаида Прокопьевна.
В Степном окончила три класса, а в 1948 году в марте переехали в Черту. Купили земляной дом на улице Гаражной, сложенный из пластов. Посередине избы была яма. Наверное, под подпол вырыли, да так и не перекрыли. Потом уж старший брат устроился на «Первомайскую», так с шахты плах привез на лошади, закрыли яму. Пошла учиться в школу №9, где и окончила 7 классов. Работала в столовой шахты «Чертинская». Потом отучилась на курсах и стала работать в шахте газомерщицей.
Газ метан постоянно сопровождает угольные пласты. При повышенном содержании в шахтной атмосфере он горит и взрывается.
Зине повезло — она была в первую смену, а взрыв произошел во вторую. Тогда, 4 января 1967 года, на шахте «Чертинская» погибло 16 человек, в том числе и одна женщина. Говорят, загорелась от трения (сошла с направляющих роликов или еще по какой причине) транспортерная лента. Возник открытый огонь, а количество метана на конвейерном штреке оказалось выше безопасного предела. Вот и взрыв.
Зинаида Прокопьевна к тому времени уже давно была, как записано в ее трудовой книжке, «переведена на подземный транспорт машинистом машин и механизмов». То есть не она тогда за газом смотрела. Приказ о выводе женщин на поверхность был подписан в конце пятидесятых, но реально они продолжали работать десятниками на участках вентиляции и техники безопасности, а также, как Зинаида, машинистами на погрузке угля. Рассчиталась с шахты Зинаида Прокопьевна и окончательно ушла на пенсию только в 1989 году, вдоволь наработавшись еще и лебедчицей, машинистом грузового и людского подъемов. Собственно, вся ее трудовая жизнь — 37 лет — прошла на шахте.
Иван
Он Зину тогда, в 1953 году, когда она пришла с подружками в клуб, сразу приметил — красивая! Пошел провожать, оказалось, живут в одном районе на соседних улицах. Но вскоре его призвали в армию. Три с половиной года отслужил, демобилизовался в 1958-м. Поженились. В 1959-м родился сын Сергей, а в 1961-м — дочь Таня. Дети сегодня их отрада, надежда и опора. Сергей ответственностью — в отца. На работе за дело переживает, и дома все под присмотром. Свой дом, огород. Бывает, и ночью выйдет, проверит, все ли в порядке, если надо — накроет помидоры, огурцы от мороза или града.
Иван Трофимович большого образования не получил — работать надо было, но восьмой класс вечерней школы окончил. Потом курсы экскаваторщиков. И с этой немудреной грамотой на многие ответственные должности назначали. Основным местом его работы был каменный карьер. Помощник машиниста, машинист экскаватора на Беловском каменном карьере. Иван работу уважал, она ему отвечала взаимностью. Камень, который он грузил, шел на щебеночный завод и далее попадал в самые ответственные конструкции — от фундамента зданий до железобетонных опор и домовых панелей. И сам Иван Трофимович был работником ответственным. Он не из тех, кто работает от сих до сих. Если дело не сделано, машина поломалась, значит, останется на вторую смену, но экскаватор запустит.
Коммунистическая партия, стоявшая тогда у руля власти, звала в свои ряды лучших работников.
— Ну как звала? — вспоминает Иван Трофимович. — Не раз мне уже предлагали вступать, а я все отнекивался, мол, еще не достоин. Мне уже 29 лет было, тогда, в октябре 1964 года, как раз Хрущева сбросили, вызывает меня директор карьера и говорит: «Ваня, вот приедет к нам секретарь горкома и скажет: «У вас машинист не член партии, переведите Чегошева в помощники. Горком все может!» Ну, я думаю, правда, переведут, потеряю в зарплате. А мне это нужно? Вступил. Уговорили, называется. И вскоре, я, кажется, еще кандидатом ходил, назначили секретарем партийной организации карьера. Мол, ты ответственный парень, давай, отвечай за работу всей парторганизации. А надо сказать, я себя всерьез почувствовал ответственным за работу всего карьера. А так как работал на экскаваторе, я же не освобожденный секретарь, а на общественных началах, то узкое место — старая, часто ломающаяся техника — отлично видел.
Решил я тогда пробивать новую технику. Сажусь дома, почерк у меня тогда хороший был, в армии даже в писари отобрали для работы в штабе, и пишу письма в ЦК партии и в Совмин. Мол, так и так, выпускаем щебень, а техника вся разбитая, и поручили мне наши трудящиеся к вам обратиться, чтобы выделили новый экскаватор. Директору дал прочитать, он говорит: «Ой, навряд ли что получится». А через месяц директору приходит бумага с «Уралмашзавода»: «В ваш адрес отгружается на семи железнодорожных платформах экскаватор ЭКГ-4». Меня директор вызывает: «Ну, Иван! Ну, даешь!». Собрали новый экскаватор, карьер ожил.
Не раз еще Ивану Трофимовичу приходилось заниматься новым делом. В 1975 году перешел работать на новый каменный карьер. Бригадиром был, по приказу — «корочек»-то не было — назначили механиком. А в 1986 году приглашает директор: «Иван Трофимович, ты где работаешь, кругом победа. Принимай автотранспортный цех». А у меня автоправа только любительские! Директор говорит, мол, ничего, все сделаем. Направили меня в Беловскую автошколу, экстерном сдал. Все — автомеханик! И еще 10 лет отработал, до 1996-го, хотя на пенсии был по льготному стажу с 1990 года.
Гаечка
От нашей беседы, воспоминаний Иван Трофимович разволновался, щеки покраснели, он спохватился: «Наверное, давление поднялось». Я спрашиваю: «А тонометр-то есть?» — «Да вон он лежит, — кивает на кресло хозяин. — Да я им почти не меряю, у меня гаечка есть. Я по линейке ею измеряю. Вот эта гаечка, Владимир Николаевич, мне жизнь спасает. Если бы не она, я бы давно умер. Мне питание идет не всякое, я его все гаечкой проверяю.
— Как это? — удивляюсь я техническому изобретению старого механика. — Экскаватору, машине — гайка — родня ближе некуда, а человеку-то она с какого бока?
Иван Трофимович мне показывает увесистую гайку примерно под ключ на 12 с привязанной к ней прочной нитью сантиметров 15. Не надеясь на Роспотребнадзор, Чегошевы сами проводят экспертизу продуктам. Берут гаечку, держат за нитку, скажем, над сыром, и спрашивают себя, хороший этот сыр или во вред пойдет. Гаечка начинает раскачиваться наподобие маятника. Если сыр подходящий, то гаечка будет ходить прямо, как кивок головы, обозначающий — да, а если маятник пойдет поперек, то есть справа налево и обратно, то пусть этот сыр в магазине и остается. Пока мне рассказывали и показывали действие «прибора», я вспомнил это старинное народное искусство — определять неизведанное. В доэкскаваторную эпоху в руки брали не гаечку на ниточке, а прутик лозы. При помощи ее искали воду, залежи руды. Потом появились рамки. У этого способа есть как приверженцы, так и скептики. По-моему, гаечка на ниточке гораздо перспективнее в качестве передатчика интуитивной информации, чем подброшенная вверх монета.
Можно улыбнуться по поводу такого способа слушать свою интуицию, но, подумав, понимаешь, что это не причуда. Эти люди, детьми познавшие тяготы военного времени, сделавшие себя сами, честно, не за страх, а за совесть трудившиеся на совсем непростых работах, знают о жизни столько, сколько во всех, вместе взятых, учебниках не написано. Так что не исключено, что они нашли общий язык с гаечкой, слышит она их.
Супруги Чегошевы считают себя счастливыми людьми. Но перед ними и всем поколением детей войны невольно чувствуешь неловкость, как будто в долгу у них…
Владимир ГОЛУБНИЧИЙ