Сибирь – любовь моя, неразделенная

Книга с таким название в 2017 году попала в Центральную городскую библиотеку Междуреченска


Ее автор — Владимир Платонов, проживающий в настоящий момент в Израиле, долгое время учился и работал в Кузбассе, непосредственно — в Междуреченске. Именно этот кусок собственной биографии он описывает. Как говорит сам автор:

— Видимо, уже почти некому будет прочитать о себе, но живы дети тех, о которых упоминал, их внуки и правнуки, им может быть любопытно взглянуть на времена, когда жили их предки, и чем они занимались.

В книге много интересных фактов о жизни людей и строительстве в Кемерове и Междуреченске в 50-е годы. Сегодня предлагаем читателям познакомиться с фрагментом издания. Возможно кто-то встретит знакомые фамилии.

Книга II. «Междуреченск» (1956-1959 годы)

…Диплом на носу, а я еще шахту не выбрал, куда просить направление. Из рассказов о новой самой большой шахте Союза, о городе, что закладывался в тайге в междуречье рек Томи и Усы, я понял, что ехать надо только туда. По правде сказать, все шахтерские города мне очень не нравились. Не нравились мне и старые шахты с устаревшим на них оборудованием, со сложившимися на них знакомствами, с кумовством и традициями. Здесь же все начиналось с нуля. И традиции будем мы сами закладывать, так мне казалось. Ну и там же строился гидрокомплекс.

…На защиту дипломного проекта я вышел уверенно. Развесил перед государственной комиссией отлично выполненные мной чертежи, кратко, но точно доложил о спроектированной мной гидрошахте.

Члены комиссии согласно головами кивают, поощряя мои пояснения. Когда я закончил, начали задавать мне вопросы, но вопросы к проекту не относящиеся, а по всему кругу прослушанных мною за пять лет дисциплин. По геологии, системам разработки, шахтному транспорту, водоотливу. На все вопросы я отвечал без запинки. Председатель комиссии, профессор Стрельников, огорошил вопросом совсем неожиданным: какие я знаю способы обогащения полезных ископаемых. Обогащение мы не изучали. Я тут же ему и перечислил все, что знал: и отсадку, и флотацию, и в реожелобах, и даже амальгамирование (читал, как купола золотили раствором золота в ртути). Стрельников ответом остался доволен.

И тут какой-то невзрачный из членов комиссии, листающий пояснительную записку к проекту, спрашивает меня:

— Почему в вашем проекте нет расчета шахтного подъема?

Я отвечаю, что поскольку главной задачей шахтного подъема является выдача угля на поверхность, а на спроектированной шахте он выдается по трубам водой, то по согласованию между доктором Мучником и дирекцией института, мы — те, кто дипломировался по гидродобыче — рассчитывали только гидроподъем углесосами. Для клетьевого спуска людей, вагонеток с рудстойками, трубами, оборудованием расчета мощности подъема в зависимости от суточной производительности шахты не требуется, тут вполне достаточно и типового проекта, что мною и сделано.

Тут вмешивается профессор Стрельников:

— Я думаю, пора прекратить вопросы. Товарищ Платонов защищал, — тут он несколько смягчает формулировку в угоду этому дятлу, — дипломный проект хорошо, на вопросы отвечал отлично. Видимо, достаточно.

…После защиты проекта предстояло получить направление на работу.

Тут никаких препятствий у меня не возникло, так как я шел в числе первых. Первым на факультете был Саша Романов. Но он не был мне конкурентом, он проектировал обычную шахту и собирался остаться работать в Кемерове.

Когда меня спросили, на какую шахту я хотел бы поехать, я твердо сказал: «На шахту «Томусинская».

Мне тут же и выписали направление. Заявка комбината на место для шахты «Томь-Усинская» №1-2 была.

…Собственно, города еще нет. Очертилась тремя большими законченными (и заселенными, судя по всему) домами по правой руке и несколькими такими же (о пяти этажах) еще строящимися, на левой — прямая широкая улица, упиравшаяся вдали прямо в сопку, у подножия которой по склонам белели частные домики. Пятиэтажки на плоской местности между Усой и далекой невидимой Томью вздымались высокими островками, вокруг которых земля была вздыблена грудами. И по глинистым жирным отвалам ползали между ними гусеничные драглайны, вычерпывая из котлованов темную густую болотную массу и загружая ее в железные кузова подъезжающих самосвалов. Другие машины засыпали готовые котлованы гравием и песком.

Вид был не очень отрадный.

…въехав в город, полуторка стала, я перекинул ногу через деревянный борт кузова, поставил на колесо и спрыгнул на землю. Шофер указал мне на шахту:

— Видишь, здание за рекой?

Подхватив свой легкий фибровый чемоданчик, я дотопал до насыпи, поднялся по съезду на мост. Мост был внушителен. С рельсовым путем для грузовых поездов, отделенным двумя рядами ферм от двух дощатых дорог на пролетах, лежащих на мощных опорах-быках, и с двумя дощатыми тротуарами, вынесенными на консолях по сторонам автомобильных полотен. Пешеходные эти настилы от реки ограждались стальными решетками, дабы кто в реку не свалился. По ближайшему из них (то есть правому) я и пересек впервые Усу, и административно-бытовой комбинат (АБК) огромнейшей шахты предстал перед глазами моими.

Голубое с белым двухэтажное здание с высоким фронтоном и двумя длиннейшими крыльями. Сталинский ампир, одним словом. Но смотрелось неплохо! Подойдя к начальственному столу, поздоровавшись, я протянул Плешакову свое направление. Плешаков взял направление, не пригласив меня сесть — я так и стоял перед ним, просмотрел его и ответил:

— У меня нет свободных мест начальника или помощника начальника участка.

— Я согласен временно и горным мастером поработать, — в ответ сказал я.

— Но у меня нет и свободной должности горного мастера, — начал он раздражаться.

— Как же так, — возразил я, — была заявка комбината для шахты, существует договоренность доктора Мучника с руководством комбината «Кузбассуголь» о направлении выпускников, специалистов по гидродобыче угля, на шахты, где строятся гидрокомплексы, чтобы они могли ознакомиться с горно-геологическими условиями там, где им придется работать. И не сам же я выписал себе направление. Под ним подпись и представителя комбината.

— Я ничего не знаю, — ответствовал на мою горячую речь Плешаков, — у меня мест нет.

— В таком случае я вынужден обратиться в трест, — сказал я.

— Да, да, обращайтесь, — поощрил меня Плешаков.

…Не знаю, что думал я предпринять. Ехать на комбинат к Линденау? Но случай иначе все разрешил.

…(В Осинниках. — Ред.) я отыскал городскую гостиницу, номера свободные были, и меня поместили на втором этаже в номере на двух человек, причем этот второй человек там уже был. Мы быстро с ним познакомились и, хотя он был постарше меня, разговорились. Этот молодой человек был в тресте в командировке, а работал он в министерстве в Москве.

— Ну а вас что сюда привело? — полюбопытствовал он.

Вопрос был весьма кстати, самое время с кем-либо бедой своей поделиться.

Мой собеседник меня внимательно выслушал и, когда я закончил: «Теперь один, видимо, выход, ехать в Кемерово на комбинат, но как там все обернется», — сказал:

— Подожди. Сегодня в гостинице остановился начальник комбината Кожевин Владимир Григорьевич, он хороший мужик. Попробуй попасть к нему.

— Но как же я к нему попаду?

— А ты подойди к его референту — он тут все время по коридору туда-сюда с поручениями мотается — и спроси, не сможет ли Кожевин тебя принять. Идем в коридор, я тебе его покажу.

Мы вышли с ним в коридор и стали прохаживаться по ковровой дорожке. Через время совсем небольшое из самого в коридоре последнего номера вышел стройный высокий молодой человек — весь с иголочки — в ладно сшитом черном костюме и при галстуке на белой рубашке. Он прошел мимо нас к лестнице и скрылся за поворотом.

— Вот он и есть референт, — сказал мой сотоварищ, назвал его имя и отчество и ушел в нашу комнату.

Референт возвратился через минуту, потом снова вышел и стал неспешно прогуливаться по коридору так же, как я. В какой-то момент мы с ним встретились. Я остановил его, извинившись, и спросил, не сможет ли Владимир Григорьевич принять меня. Референт стал расспрашивать, по какому поводу я хочу видеть Кожевина, и я коротко ему все рассказал.

— Хорошо, — сказал он, — я доложу Владимиру Григорьевичу, — и пошел. Через несколько минут он вышел и сказал: «Владимир Григорьевич вас примет. Заходите».

Я слегка приоткрыл дверь в номер Кожевина, спросил: «Разрешите?» — и, услышав в ответ: «Да, да. Входите», — вошел в полутемную комнату. Кожевин, мужчина могучего телосложения, сидел в кресле за столиком у окна, задернутого темными зелеными шторами. На столе — высокий гриб настольной лампы со стеклянным абажуром очень мягкого приятного зеленого цвета. В освещенном круге под ним лежали папки, стопка бумаг — видимо, он их просматривал. Повернувшись ко мне всем корпусом и ответив на мое приветствие, он кивнул на стоящее левее стола кресло: «Садитесь», — а когда я сел, спросил:

— Ну так что же вас ко мне привело?

Я рассказал ему, опять же коротко очень, о моих злоключениях на шахте и в тресте. Выслушав меня, Кожевин обернулся к стоявшему все это время посреди комнаты референту, назвав его по имени-отчеству:

— Возьмите мой блокнот и запишите.

Тут референт включил верхний свет, и комната осветилась молочным плафоном на потолке. Он взял дорогой толстый блокнот в кожаном переплете и стал в нем что-то быстро записывать карандашом.

Кожевин снова повернулся ко мне:

— Я сегодня еще буду у Соколова (сохранялись еще сталинские привычки работать ночами), а вы завтра утром зайдите к нему. Надеюсь, все будет хорошо. Всего вам доброго! Я поднялся. «Большое спасибо», — сказал я, повернулся, глазами и наклоном головы поблагодарил и помощника, сказал общее: «До свиданья», и вышел.

… бывают на земле, что бы ни говорили, хорошие люди.

Ночь, как обычно, я проспал беспробудно, а утром пораньше был в приемной у управляющего. Но свидеться с Соколовым мне никогда больше не довелось. Нет, с ним ничего не случилось. Просто, едва я вошел, секретарша, бросив на меня взгляд, сразу спросила: «Ваша фамилия Платонов?» — В ответ на мое: «Да», — она поднялась и протянула мне лист белой бумаги. Я принял его и взглянул: на трестовском бланке было напечатано на машинке:

«Начальнику шахты «Томь-Усинская» №1-2 тов. Плешакову Г. Я.

Примите горного инженера Платонова В.С. на должность горного мастера. 12.IX.55. Управляющий Соколов».

…Вот так все быстро решилось. Одна победа одержана.

На следующий день я вручил письмо Плешакову, и в моей трудовой книжке была сделана первая запись:

14.IX.55. Принят горным мастером на уч. №6.

Итак, я вручил письмо Плешакову. Как он это воспринял — мне не запомнилось. Помню, что вошел в его кабинет вместе с другим инженером, молодым, но уже сильно заматеревшим. Его Плешаков без разговоров определил начальником транспорта горизонта +245 метров, то есть нижнего горизонта, что на уровне промплощадки.

Новый начальник — электромеханик по специальности, Черных по фамилии — был на четыре года старше меня, и стаж работы у него был на столько же больше — так что для Плешакова с ним никаких проблем. Я же пока — полный нуль, пролезший на шахту против воли его.

…вместе с Черных я получил у замначальника шахты по быту направление в общежитие. К слову сказать, выше шахтного начальства в Томусе не было никого. Ни советской, ни вообще никакой власти не было. На комсомольский и военный учет я ездил становиться в Мыски.

Нас обоих поселили в большом бревенчатом доме на втором этаже в угловой комнате, на солнечной стороне, с окнами на Ольжерас. Дом был в полукилометре за шахтой вверх по течению Ольжераса и когда-то, не так и давно, в нем было полным полно заключенных, начинавших строительство.

…наутро с восходом солнца мы с соседом выскочили на улицу, пробежали несколько метров до Ольжераса, обмылись до пояса студеной водой и отправились на работу.

День начинался солнечно, пригревало даже немного, но воздух, как и вода, был ледяной, благо не было ветра. Но не было и признаков заморозков, инея то есть. Тишь стояла прозрачная, ясная. Листья кустарников и деревьев еще зеленели, но кое-где были тронуты желтизной, кончики листьев кое-где покраснели — словом, все признаки наступающей осени обозначились налицо.

В АБК впечатления напитанного солнцем и бледными красками утра были сразу забыты.

…от входных дверей АБК — впереди вестибюль и прямо лестница, по которой я уже поднимался. Стены голубые, как и снаружи, с прямоугольными белыми выступами фальш­колонн, увенчанных лепными карнизами, из центра лепного круга на потолке свисает большая хрустальная люстра. Влево из вестибюля — коридор в левое крыло, по обе стороны которого двери кабинетов участков — раскомандировок. Правое крыло отгорожено стеной с аркою для прохода. В нем — во все крыло здания — зал с большими окнами справа, и лишь по левой стене — двери раскомандировок участков.

Как раз в самом начале этого зала слева и отыскалась дверь с табличкой «Участок №6». Я открыл дверь и вошел в помещение. В комнате плавали слои плотного сизого дыма, сквозь который в скудном электрическом свете видны были силуэты людей в замусоленных брезентовых робах и черных ребристых фибровых касках. Рабочих было в комнате человек до тридцати-сорока. Часть из них расселась по обе стороны кабинета на деревянные лавки, вроде тех, что стоят в парках, и на такой же лавке у окна, где был стол с телефоном. Но как раз против самого окна за столом оставлено место. Те, кому не хватило сидений, стояли, естественно. Я протиснулся между шахтерами, заняв за столом свободное место, мимоходом заметив, что за спинкой лавки — от стены до стены — чугунная батарея, от которой так жаром и пыхало.

— Здравствуйте, — сказал я, усаживаясь и беря в руки книгу нарядов, лежавшую на столе, — я назначен к вам горным мастером.

— Новичок, стало быть, — донеслось из толпы.

— С вашей помощью постарею, надеюсь, — в тон сказавшему попробовал я отшутиться. — А сейчас я хотел бы знать положение в лаве. Когда мастер ночной смены звонит?

— А у нас одна смена, — послышались голоса.

«Как же так, — подумалось мне, — меня не предупредили об этом». — Но делать-то было нечего.

— Кто же сменою управляет? Где ваш горный мастер? (О том, что нет начальника и помощника, мне уже сообщили).

— А мы две недели без горного мастера. Вон бригадир сам себе наряды дает.

«А Плешаков говорил, что нет места горного мастера, — пронеслось в голове, — видно, фигура моя, несолидная, длинная, тощая, сразу ему не понравилась».

Я попросил бригадира рассказать мне о лаве. Тот на листочке набросал мне схемку забоя с двумя выступами в середине и сказал, что лава подрублена (так я о врубмашине в лаве узнал) и что сейчас они собираются обурить и отпалить второй уступ.

— А почему лава уступами? Почему не берете подряд?

И бригадир, и прислушивавшиеся к разговору навалоотбойщики рассмеялись:

— Сначала берем, где уголек помягче и кровля покрепче.

— Но ведь и остальное все равно вам же придется брать, раз другой смены нет?!

На это все промолчали.

— Ну, хорошо, — сказал я, — что от меня нужно?

Тут в толпе сделалось движение, и ко мне протиснулся взрывник с путевкой на выдачу аммонита. Я, не глядя, ее подписал. Все равно ничего же не знаю… Взрывник отошел, а меня обступили рабочие и один за другим стали класть требования, кто на коронки для сверл, кто на резиновые сапоги, брезентовые рукавицы, лопату, то-пор. Особенно рукавиц было много. Я слегка насторожился и… эх, была не была — все требования, ничего не расспрашивая, подписал. Стыдно было признаться, что ни о чем этом понятия не имел, ни где выдают, ни каковы нормы расхода, ни что вообще в мои обязанности входит. Ну если что и не так, на первый раз авось пронесет…

Хотя я лихо со всем этим разделался, но чувствовал себя неуверенным и беспомощным и, что делать дальше, не знал.

— Теперь вам надо на планерку, — подсказал бригадир, — она у главного инженера, ну а мы — в шахту.

Я попросил бригадира задержаться немного, чтобы после планерки он свел меня в лаву.

Сущность планерки в том состояла, что главный — добрый сухонький сморщенный старичок (сразу угадалось, что человек бесхарактерный) — называл номер участка, а начальник участка (или помощник его) называл «цифру» — число тонн ожидаемой за смену добычи угля: шестьдесят там тонн или восемьдесят… Изредка вокруг «цифры» возникал небольшой спор, мирно кончавшийся, обычно в пользу участка.

Прикинув, сколько выйдет угля из уступа, я сказал, когда очередь дошла до меня: «Семьдесят тонн», — что и было принято без возражений. По окончании этой планерки главный просуммировал числа и позвонил по телефону в Осинники, передал планируемую добычу на первую смену.

Зашел я и в маркшейдерский отдел, чтобы не чувствовать себя совсем дураком и почерпнуть хоть какие-то сведения о пласте и о лаве. Выяснилось, что участок заканчивает отработку обратным ходом столба в верхнем слое пласта III, а всего слоев — четыре, так как пласт мощный — девять с половиной метров. Падение — пологое (до пятнадцати градусов), уголь крепкий, коксующийся. Поскольку такой мощный пологий пласт никакими мыслимыми в то время способами (кроме гидродобычи, в скобках замечу) на всю высоту сразу взять было невозможно, то проектом и предусматривалась разработка его слоями в нисходящем порядке…

Верхний слой подрубается врубмашиной, и уголь вынимается взрывными работами. Почва слоя после выемки застилается в перекрест стальной сеткой, на которую укладывается деревянный настил. На этот настил производится обрушение кровли, а с поверхности в выработанное пространство через скважины закачивается глинистый раствор, долженствующий заполнить пустоты и связать (сцементировать) глыбы породы. Через полгода, когда, по расчетам, глина высохнет, и все выработанное пространство превратится в один сплошной монолит, второй слой под настилом вырабатывается комбайном «Донбасс». Таким же образом отрабатываются и последующие слои: третий, четвертый.

Нечего и говорить, что ничего этого на самом деле не делалось. То есть были, конечно, слои, врубмашина и комбайны «Донбасс», да все происходило совсем по-другому. Хотя видимость соблюдалась. Но ни сеткой, ни глиной порой и не пахло. Был лишь раздавленный дощатый настил. Но это я вперед забегаю.

…итак, лава наша, длиною в сто метров, находилась в самом верхнем слое под кровлей пласта и двигалась к бремсбергу — наклонной выработке у почвы пласта с ленточным транспортером, на него выходили конвейерные штреки лав разных участков с обеих сторон.

Лавы шли на бремсберг обратным ходом, то есть штреки были заранее пройдены до границ участков, и это было разумно: и выемка угля не сдерживалась проходкой, и полузадавленные штреки за лавным забоем не надо поддерживать. Лес к лавам подавался в «козах» по параллельному бремсбергу и вентиляционным штрекам с рельсовыми путями вверху лав.

Чтобы дорисовать картину — еще несколько строк. Под бремсбергом на откаточном штреке уголь грузился в пятитонные вагонетки, вывозился из штольни до навеса над бункером, где вагонетки через дно разгружались на первый ленточный транспортер той членистой галереи, что была замечена мной с промплощадки при общем обзоре. В местах сочленения галерей — вышки, где уголь с верхнего транспортера через бункер пересыпался на нижний. Множественность транспортеров объясняется тем, что длина каждого ограничена прочностью ленты и мощностью двигателя. В конце концов, пройдя все галереи, уголь попадал на ОФ, откуда грузился в шестидесятитонные железнодорожные вагоны, а при отсутствии таковых направлялся на угольный склад.

…да, общее представление о местоположении лавы и о ней самой составилось, но уже на следующий день спуск в шахту — а на самом деле подъем, так как смены везли в гору на грузовиках — показал, что гладко было только на бумаге.

(Продолжение следует)


2024-МАЙНИНГ