Сибирь – любовь моя, неразделенная
Второй раз предлагаем вниманию читателя фрагменты книги Владимира Платонова (начало в «УК» № 1, 2018 год). Автор, после окончания Горного института в Кемерове, начинает трудовую деятельность горным инженером на шахте «Томь-Усинская № 1-2». Междуреченск, 1956-1959 годы
…Настал мой черед. Начал собираться народ, обычная суета: требования, путевки… Когда все были в сборе, я произнес перед ними целую речь:
— Наша лава находится в безобразнейшем состоянии. Так дальше продолжаться не может. Пока линию забоя не выровняем, вместо работы будем дергаться, цепь протаптывать и прочей хреновиной заниматься. Я давал задание взять выступ второй смене. Она мой наряд не выполнила и самовольно произвела отпалку выше него — с ними я разберусь! Третьей смене, не зная положения в лаве, я такой наряд не давал. Поэтому выступ придется брать нашей смене.
Рабочие загалдели, раздались возмущенные голоса:
— Почему это мы за них должны отдуваться?!
— Я не хочу, чтобы кто-то за кого-то отдувался. Но на участке должен быть порядок, а не бардак. Начнем с нашей смены, а работу других смен я буду контролировать сам. Работы, выполненные не по наряду, не буду оплачивать.
…отметившись на планерке, я успел еще с последней машиной уехать в шахту. С неохотой мои рабочие ликвидировали уступ. Теперь забой вытянулся в линию, но линия эта, на поверку, оказалось кривой. Плавный изгиб лавы был на глаз незаметен, а проверить — и мысли такой не возникло. И это могло стоить жизни.
Позвонив на участок, я дал из шахты наряд: переноска транспортера, а сам в шахте остался, чтобы встретить смену на месте, дать разгон за вчерашнее, а главное, на переноску самому посмотреть, как это делается.
…Пришли рабочие с горным мастером. Первым делом сели, развернули тормозки, подзаправились. Я с ними резко поговорил, после чего они принялись за работу. Мастер — совсем молодой паренек, энергичный и быстрый, — командовал людьми умело и четко. Часть рабочих отослал расстыковывать рештаки и цепь со скребками на звенья рассоединять, и перебрасывать все это к забою, оставляя лишь место для врубмашины. С остальными — принялся за самое сложное: передвижка головки, то есть рамы с первыми, приваренными к ней, рештаками, приводом (двигателем) и редуктором (корпус с зубчатой передачей). Штука эта очень громоздкая и тяжелая, но фокус не в том, чтобы ее передвинуть — лом и рычаг сделают свое дело, а в том, что надо ряд стоек при этом убрать, перебить (переставить) и не допустить обрушения кровли… Крепится лава в том месте стойками под распил, как и везде, только стойки здесь — не между кровлей и почвой, а расклинены между кровлей и рамой, то есть на раме стоят. Как безопасно для людей и для лавы передвинуть такую махину, я понятия не имел.
Проще всего было бы выбить все стойки, и ломиками — да, пожалуй, ломиками и не возьмешь! — передвинуть головку к забою. Но тогда обнажилась на большой бы площади кровля, что само по себе очень опасно, а на стыке со сбойкой на конвейерный штрек неминуемым завалом лавы грозит.
И вот молодой паренек начал с этим делом управляться, как настоящий артист, как циркач — любо-дорого на него посмотреть! Он указывал рабочим, где одну дополнительную стойку поставить на почве, где другую, а сам после этого выбивал стойки на раме. Затем приказал притащить конец троса с барабана лебедки врубовки, стоявшей повыше возле забоя с заведенным в массив баром с режущей цепью, и расклиненной четырьмя стойками. Он этот трос зацепил за верхний угол рамы головки, включил лебедку, и угол этот к забою слегка повернул. Тут же поручил переставить несколько стоек, зацепил за нижний угол и его подвернул. Так раз за разом, перебивая стойки и подвертывая раму, подвинули головку к забою за полчаса. Моментально вдоль лавы соединили нижние рештаки, пробросили по ним нижнюю ветвь скребковой цепи, положили верхние рештаки с верхней цепью, включив на секунду мотор СТР, натянули верхнюю цепь, соединили с нижней… и транспортер от головки до хвостовика превратился в единое целое.
…я молча стоял в стороне, испытывая гнусное чувство своей полной ненужности.
Сразу транспортер и опробовали, и тут же выяснилось, что хотя и настлан он вроде вдоль лавы, а цепь из него вбок поползла. Немного, но все же… Тут уж я начал соображать и предложил выровнять рештаки от головки по лампе, поставленной на хвостовик… Но рабочие загудели, заныли… Надо было расстыковывать рештаки, а им не хотелось заново став перестилать. Они на меня навалились, что надо еще и отпалку произвести, а они тогда уголь выгрузить не успеют…
— При следующей перестановке все будет в ажуре, — уверяли меня, — а пока протопчем.
И я малодушно поддался на уговоры.
Просидев в шахте две смены, я настолько устал, что, когда дал третий наряд, помылся и пошел в столовую перекусить (она работала круглосуточно), то кусок в горло мне не полез. Настолько «захлял», как говорят у нас на Кубани. К счастью, водку тогда в любой столовой на разлив продавали, в любой забегаловке и в каждом киоске. Я подозвал официантку, заказал двести граммов, она принесла стакан водки, я залпом его опрокинул и почувствовал приятное расслабляющее тепло в животе. Схлынули напряжение и усталость, и есть захотелось.
Идти в общежитие снова было бессмысленно, и я опять провел ночь, не раздеваясь, на жесткой лавке в кабинете.
…Чем кончается малодушие, я вскоре имел удовольствие убедиться… На собственной шкуре. Да ведь знал же, знал, что нельзя поддаваться, и всю жизнь убеждался в этом и казнил себя за свое слабоволие, клятвы давал, что отныне буду твердым как камень с людьми, да уж видно каким человек уродился, таким он и умрет. Трудно его переделать.
…на третий день, после того как я начал борьбу за выравнивание линии забоя, пролезая с конвейерного штрека в лаву, я заметил, что после громыхнувшей отпалки и включения СТР уголь по нему не пошел. Скребки звякали, цепь ползла вхолостую. Я прошел мимо мотористки, которая, как обычно, включив транспортер, носом клевала, и начал подниматься в верх лавы, где навалоотбойщики должны были уголь грузить. Но не дошел. Вскоре увидел на рештаках уголь, они были доверху завалены им, а цепь, тянувшая уголь сюда еще и еще, здесь из рештаков вылезла напрочь и шла обок их. Выше же уголь, переполнивший рештаки, сваливался по обе стороны транспортера — вся добыча из лавы в лаве и оставалась. Рабочие, бывшие далеко, видеть этого не могли. Я, не желая идти и отвлекать их от погрузки, сам влез ногами в рештак, чтобы сдвинуть этот проклятый затор, стал на цепь и, отталкиваясь руками от кровли, зашагал на месте по ползущей цепи, сдвигая ее в русло желоба. Она и сдвинулась, но немного, шла высоко, лишь верхушечно цепляя куски угля, из лавы потек тоненький ручеек. Тогда я изо всех своих сил стал давить на цепь вниз… и тут… транспортер дернулся, вздрогнул и стал, а я обнаружил себя на переломе двух рештаков поднятым вверх к самой кровле. Грудью висел я на стыке двух вздыбившихся рештаков, прижатый ими к распилу у кровли. В тот же миг транспортер сделал рывок в обратную сторону, и я спиной отлепился от кровли. Подбежавшие забойщики сняли меня, я стал ногами на почву.
— Спасибо говори мотористке, что она сразу, как став дернулся, выключила мотор. А то вечно спит, — сказал бригадир.
Лишь тут дошло до меня, что замешкай на миг мотористка, и… конец Володе Платонову. Грудная клетка моя была бы раздавлена. На волосок был от смерти. Но тот, кто подвесил, волосок этот не перерезал. Я же волосочка того не почувствовал и испугаться совсем не успел, а теперь, когда все благополучно окончилось, пугаться было и ни к чему.
…но, говорят, был бледный как мел. Не знаю.
Рештаки по всей лаве собрались в гармошку между почвой и кровлей. Тут я приказал став разобрать и настлать заново, выверив по лампе у хвостовика. Слушались меня беспрекословно. Так решился этот вопрос. Выровнялась лава и по падению пласта — пришел на участок опытный врубмашинист и «почву» слоя исправил, машина у него не ныряла и ползла ровно по линии. Лава стала работать нормально.
… Подошло время посадки — обрушения кровли в выработанном пространстве, чтобы снизить давление ее у забоя и на забой. Позади сорок метров, это значит, на стойках висит четыре тысячи квадратных метров породы.
На участках своих посадчиков не было, одна бригада посадчиков — рисковых людей — обслуживала по мере надобности все добычные участки, их в таких случаях вызывали из дому специально. Вот такая бригада, подчинявшаяся непосредственно главному инженеру, вышла в лаве в выработанное пространство и выстлала там по почве лавы настил из досок вдоль и поперек (сетки, предусмотренной проектом, раскатано, как понимаете, не было), затем вдоль транспортера пробила органку — сплошной стоечный частокол — и у сопряжений со штреками выложила костры (крепление колодезным срубом). В следующую смену они должны были лаву «сажать», то есть, вырубая стойки в выработанном пространстве, ослабить крепь настолько, что давлением кровли ее начнет разрушать, как спички, раскалывать, переламывать бревнышки оставшихся стоек, и кровля рухнет стотысячетонной массой своей, обрезанная под органку, которая, как нож, отсечет ее, защитив тем самым забой от завала.
…как только лавные стойки начинают трещать и, раскалываясь, «стрелять» — это кровля пошла, посадчики, как зайцы, прыскают, кто куда, кто в штреки, а кто и в забой за органку. И упаси бог вас замешкаться — тело, расплющенное в лепешку, и того тоньше — в блин, и доставать-то не станут: кто же этакую махину подымет. Я это все со слов посадчиков говорю, самому тоже очень хотелось посмотреть на посадку — не смог, сил не хватило. За неделю бессменной работы так измотался, что не хватило воли превозмочь усталость и остаться на вторую смену, и я выехал на поверхность.
Вся эта круговерть тянулась до начала октября, пока, наконец, на участок не назначили начальника, и моя работа ограничилась одной сменой, хотя и двенадцатичасовой: два часа до работы — наряд, переодевание, путь, восемь — в шахте, два — на выезд, мойку, отчет. Дни смешались в однообразном мелькании неразличимо, как лопасти винта самолета.
…Рабочая неделя на шахтах в те достопамятные времена была непрерывной, то есть ее не было вовсе: выходные дни давались по скользящему графику, но воспользоваться ими в сентябре по известным причинам я не сумел, а когда, проснувшись у себя в общежитии в первый свой выходной в первых числах месяца октября, вышел не торопясь на крыльцо — то ахнул от изумления. В природе свершилось чудо! На том берегу, за Ольжерасом, лес полыхал. Меж зеленых кедров и сосен горели желто-зеленые, желтые, оранжевые и лимонные пятна, взметнулись алые, малиновые, бордовые, багряные языки. Стволы отливали медью, бронзой, латунью, бледною позолотой. И, резко контрастируя с этим празднично-разноцветным великолепием, выделялись местами высокие тонкие свечечки пихт — черных уже совершенно.
…и вздохнулось радостно и легко.